При этом нельзя не отметить, что сам себя Пушкин рисовал часто. На страницах своих рукописей. В любом настроении. Во всяком возрасте. Верный оригиналу и своему отношению к нему, Пушкин, возможно, относился к автопортрету как к одному из способов познания. Он изучал себя без эгоизма и самолюбования, но с иронией. Иногда с юмором, иногда с желчью. И может быть, нет художника точнее, чем он сам. Однако это нисколько не умаляет значения и ценности огромного художественного наследия в иконографии поэта.
Не только своеобразие внешности гения создавало трудности в художественной передаче образа, но и неуловимая ее изменчивость в зависимости от собеседника и предмета общения, а также преображавшие его внутренняя красота и одухотворенность, постичь и выразить которые удавалось немногим. Ярким примером может служить отклик Николая Алексеевича Полевого (1796-1846) на портрет Пушкина 1827 года работы московского живописца В.А. Тропинина в журнале «Московский телеграф»: «Сходство портрета с подлинником поразительно, хотя нам кажется, что художник не мог совершенно схватить быстроты взгляда и живого выражения лица поэта. Впрочем, физиономия Пушкина столь определенная, выразительная, что всякий живописец может схватить ее, вместе с тем и так изменчива, зыбка, что трудно предположить, чтобы один портрет Пушкина мог дать о ней истинное понятие. Действительно: гений пламенный, оживляющийся при каждом новом впечатлении, должен изменять выражение лица своего, которое составляет душу лица»[5].
Сохранившиеся высказывания современников, хорошо знавших Пушкина, также свидетельствуют о необычайной духовной красоте поэта, менявшей в глазах собеседника его физический облик: «...Когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого пе- дантства»[6]. О преображении поэта огнем его таланта и творчества писала и Анна Керн: «.Он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его.»[7]. Даже физические страдания и смерть не смогли стереть с лица поэта печать одухотворенности.
